Надо очень быстро бежать, чтобы оставаться на месте — Дмитрий Песков
Российские власти в этом году объявили о масштабных мерах поддержки для IT-компаний, но воспользоваться ими смогут далеко не все. Какой эффект можно ожидать от этих мер в долгосрочной перспективе, почему так часто случаются утечки данных россиян, и кто должен отвечать за их сохранность, насколько велика проблема дефицита кадров на рынке цифровых технологий, и зачем России цифровой рубль, рассказал в интервью РИА Новости в рамках международного московского форума «Открытые инновации» спецпредставитель президента РФ по вопросам цифрового и технологического развития Дмитрий Песков.
— Правительство в рамках борьбы с последствиями пандемии решило снизить ставку налога на прибыль для IT-компаний с 20% до 3%. Насколько, на ваш взгляд, будут эффективны эти меры?
— Идея сделать для наших производителей софта меры поддержки не хуже, чем у их конкурентов в мире, правильная и заслуживает полноценной поддержки. Мы помогаем компаниям занять долю на мировых рынках, выполняя показатели по экспорту. И людей поддерживаем, и налоговая база в итоге не страдает, хотя и за счет других типов налогов. Но, чтобы она развилась, ее надо все-таки уточнять, и включать в нее не только разработчиков софта, но и, например, тех, кто разрабатывает аппаратные средства. Научиться выделять те компании, которые, например, экспортируют.
От компаний поступают очень простые предложения, связанные с налоговым маневром: если у вас начинает расти экспортная выручка, то налоги, которые вы с нее платите, могли бы вам возвращаться в течение короткого времени. Наша налоговая служба так уже умеет делать. Тогда одновременно растет экспорт, растет выручка экспортоориентированных компаний, больше налогов поступает через механизм, например, НДФЛ.
— Некоторые участники рынка обратили внимание, что прописанные критерии для получения льгот лишают большинство компаний поддержки. Какие изменения нужны, на ваш взгляд, в закон?
— Смотрите, само по себе понятие «IT-отрасль» устаревшее. «Отрасль информационных технологий». Когда-то, очень давно, десятилетия назад, отдельно существовал аналоговый мир, и отдельно существовали информационные технологии. Это, действительно, когда-то было IT-отраслью, лет 25 назад.
Сейчас никакой «отрасли IT» не существует. Все компании, о которых мы говорим, как правило, занимаются огромным количеством вещей, и отделить в них, например, разработку hardware (аппаратных средств — ред.) от разработки software (программного обеспечения — ред.) невозможно. Вот «Яндекс» — это IT-компания? Она инвестирует огромные средства в перепроектирование и производство автомобильного hardware, делает собственные лидары, делает собственные системы контроля водителей. Должны ли тогда меры поддержки автомобильной отрасли распространяться и на “Яндекс”?
Теперь возьмем другую логику. Компания, которая производит автомобили, «Камаз». В тот момент, когда компания «Камаз» производит software, который устанавливается на автомобили, на нее должны распространяться меры поддержки IT-отрасли? Спорный вопрос.
На самом деле, отделить системно «Камаз» от “Яндекса” невозможно. И та, и другая компания конкурируют на одном новом большом рынке, поэтому, когда говорят про меры поддержки IT-отрасли, то все конфликты заложены в неверном определении. Когда мы пытаемся одну систему поддержки, один принцип распространить на всех, то всегда значительное количество игроков рынка под это не подпадает.
Мы так или иначе, рано или поздно, придем к целевым формам поддержки, ни по принципу всей отрасли, а выделяя отдельные компании и те продукты, которые они создают. Мы сможем более точечно, целевым образом такие меры поддержки прописывать.
Сейчас в пакете мер предусмотрена очень разумная вещь: попадание в реестр, который является основанием для поддержки. Решение по нему принимает Минэкономразвития. Подавляющее большинство компаний этот статус получают. Другое дело, есть порядка 10 тысяч компаний, которые занимаются hard and soft, они в эту воронку не попадают.
Мы ждем от Минэкономразвития соответствующий реестр с несколько другим принципом попадания в него. Чтобы был реестр, и аналогичные меры поддержки распространялись на компании, которые делают hard плюс soft. Вот это для нас очень важно. Конечно, будет обновленный пакет мер поддержки с учетом позиции Минцифры. Такие пакеты будут выходить регулярно.
— Каких результатов можно ожидать через несколько лет?
— Сейчас очень хороший момент для того, чтобы быстро расти глобально. Так как компании сами по себе очень сильные, мы видим блестящие кейсы быстрого роста наших компаний, в том числе на мировых рынках. Например, компании сферы онлайн-образования испытывают проблемы сейчас не с выходом на рынок, а с тем, чтобы обеспечить предложение: спрос огромный.
В России одновременно с ростом спроса на информационные технологии увеличивается спрос на кадры, которых под этот рост пока нет. Соответственно, возможности быстро вырасти у компаний тоже нет. Одновременно на рынок приходят крупные игроки, которые скупают небольших, мы видим сейчас сезон слияний и поглощений. И места для классических IT-компаний остается все меньше и меньше. Поэтому у многих из них, несмотря на рост рынка, выручка и рентабельность в ближайшие годы может падать. Для них единственный шанс — это уходить в «голубой океан», то есть в мировой экспорт. И в этом смысле появление крупных игроков на российском рынке естественным образом туда выталкивает.
— Но как развиваться на зарубежных рынках сейчас, когда пандемия продолжается?
— Например, на рынок онлайн-образования пандемия оказывает прямо обратное воздействие. Мы все про это знаем. Компании прекрасно развиваются.
Компетенции сами по себе у нас очень высокие. На рынке цифрового здравоохранения наши компании, участвующие в НТИ, растут стремительно. Рост наблюдается не только у компаний – разработчиков вакцин, но и, например, у компаний, предлагающих решения по дистанционному мониторингу: скажем, как человек принимает препараты на химическом уровне, правильно ли он вдохнул с помощью ингалятора необходимые лекарства.
Это совершенно другой уровень медицины. Мы сделали огромный шаг вперед в появлении действительно персональной медицины, медицины, которая настроена на конкретного человека. И в этом смысле медицина и образование, конечно, сделали существенный шаг вперед за время пандемии.
— Какие интересные разработки представили компании НТИ?
— Про одну я как раз рассказал — система «Живое дыхание» сейчас начинает тестироваться в Забайкальском крае. Наверное, в следующем году мы сможем уже посмотреть на результат.
Четыре компании, входящие в систему НТИ, разработали систему быстрых тестов. Мы смотрим еще несколько очень интересных решений, например, которые мониторят то, как вы кашляете, звук кашля. Это решение позволяет вам аргументированно пойти к врачу, на самой ранней стадии определить наличие COVID-19.
Сейчас есть только два таких решения. В Швейцарии есть компания, которая собирает огромную базу звуковых паттернов, как мы разговариваем, и российская компания. Мы надеемся, что она тоже достаточно быстро, в течение нескольких месяцев свое решение на рынок выведет. Сейчас идет обсуждение с «Аэрофлотом» о начале тестирования решения в одном из аэропортов.
Есть компания «Софттри», которая сделала брелки-трекеры, отслеживающие передвижение работников с подозрением на коронавирус. Эту систему уже используют на одном из предприятий. Есть электронный стетоскоп, дополненный искусственным интеллектом, который позволяет в домашних условиях «прослушать» легкие и оценить наличие патологических звуков — хрипов, свистов — без похода к врачу. Есть роботы-дезинфекторы.
Много решений, которые успешно используются именно сейчас, их несколько десятков. При этом отмечу, что работа над ними началась гораздо раньше, они не были разработаны «специально для пандемии», но оказались крайне востребованы в условиях, когда устаревшие технологии оказались не у дел.
— В последнее время вновь поднялся вопрос дефицита кадров для “Цифровой экономики”. Как вы оцениваете нынешнюю ситуацию с кадрами на рынке? На сколько вырос дефицит?
— Ситуация такая: надо очень быстро бежать, чтобы оставаться на месте. И мы сейчас стоим на месте, то есть мы очень быстро бежим. На самом деле, с огромными сложностями и проблемами Министерство науки и высшего образования пытается выполнить поручение президента и правительства об увеличении контрольных цифр по подготовке айтишников с 40 тысяч до 120 тысяч человек.
Система, конечно, не готова. Она кряхтит, стонет, проклинает нас иногда. Но рост втрое буквально за несколько лет – это конечно, невероятный рывок вперед, которого у нас никогда не было. Результаты этого мы почувствуем, наверное, года через три-четыре. Я бы сказал, что дефицит увеличивается прямо сейчас, потому что растет спрос. Наши меры позволят чуть-чуть нивелировать этот дефицит, но полностью они его не покроют.
На уровне сверхкачественных специалистов, таких будущих «генералов», мы увеличили на несколько тысяч, до 4 тысяч человек, подготовку в специализированных магистратурах за последние четыре года. В рамках НТИ было создано 63 магистратуры по всей стране в ключевых российских университетах.
Параллельно с этим есть программы университетов по обучению IT-навыкам незнакомых со сферой людей. Мы надеемся, что совокупно еще не меньше 100 тысяч специалистов это принесет. Плюс мы разворачиваем программу с цифровыми персональными сертификатами по переподготовке. У нас запустили свои образовательные программы Mail.ru, «Яндекс», Сбербанк.
— На каком уровне вы ожидаете дефицит кадров?
— Дефицит сейчас от 2 до 4 миллионов человек. Скажем, мы совокупно подготовим миллион за ближайшие три года. То есть от 25% до 50% дефицита сможем закрыть.
— Тема кадров тесно связана с автоматизацией рабочих мест. В разных отраслях экономики уже заменяют людей на роботов. В декабре, например, появятся первые цифровые нотариусы. Приведет ли это к снижению числа занятых этой профессией?
— Нотариусов можно успокоить, как и представителей большинства других профессий: появление роботов, во всяком случае, физических роботов, создает больше рабочих мест, чем уничтожает. Просто роль человека существенно меняется. Я во всяком случае не ожидаю в течение ближайших четырех лет ни массовой смены водителей, ни массовой смены нотариусов. Массовой потери мест от автоматизации в ближайшие несколько лет не будет.
Где это (замена людей роботами — ред.) может происходить? Где остались только социальные преграды, — это ритейл. У нас было очень много дискуссий, уходит ли продавец из магазина. Появлялись магазины без продавцов. Но коронавирусная реальность над всеми нами посмеялась. Она закрыла не только продавцов в магазинах, но и сами магазины. У нас появился вкус к покупкам в онлайне. Увеличилось количество курьеров, в них переквалифицировались таксисты.
В этом смысле рынок труда достаточно мобилен и смог адаптироваться. Хотя, если бы мы в карантине просидели не месяц, а год, то изменения были, конечно, более катастрофичны.
— В период пандемии заметно вырос спрос на сервисы видеоконференций и онлайн-курсы. По вашему прогнозу, сможет ли и как скоро система образования в России перейти на дистанционный формат и нужно ли это?
— Надеюсь, что при моей жизни и жизни моих детей этого не случится. На самом деле это какая-то общественная страшилка, потому что никто никогда массового тотального перехода на дистанционное образование даже не предлагал. Я думаю, что единственно возможное будущее — это гибридная система.
Я разделяю качественное и некачественное образование. Качественное образование, в чем я уверен, должно быть комбинированно. Это образование, когда ты учишься у лучших и учишься с лучшими. Учиться у лучших вы можете с использованием онлайновых инструментов, и в этом смысле, онлайн-составляющая в образовательном процессе делает его гораздо качественным
Технологически, как страна, мы будем к ней готовы через пять-шесть лет, потому что для того, чтобы она заработала, у нас должен быть быстрый и дешевый интернет. Пока этого нет, эта система будет несправедливой.
Если мы за пять-шесть лет решим проблему «последней мили» — доступа к дешевому и быстрому интернету для конечного пользователя — и решим много сопутствующих технологических проблем, в том числе проблему фильтрации контента, то наступит это время. Об этом говорить пока рано, это история повестки 2025-2028 годов.
— В России в настоящее время обсуждается сразу несколько проектов по регулированию персональных данных. Как вы их оцениваете?
— Я не верю в возможность появления универсального закона о персональных данных. Объект регулирования слишком сложен. С другой стороны, тема назрела и перезрела, поэтому я за то, чтобы принимать отдельные отраслевые законы и тренироваться на них. Примерно, как у нас сейчас при участии рынка НТИ «Автонет» вышел законопроект по регулированию автомобильных данных. Мы сразу получили протесты, сейчас пошли первые письма.
Страхи очень понятны. Хотя, с моей точки зрения, подход, который в этом законопроекте заложен, стратегически самый чистый, самый справедливый и самый эффективный, — когда данные скапливаются в определенном месте, это место регулируется специально созданной организацией, которая либо выбирается, либо создается правительством, и которая регулирует правила доступа к ней, возникновения на ее основе как некоммерческих, так и коммерческих сервисов.
Сейчас, конечно, данные текут во все стороны, в том числе туда, куда не надо. Поэтому ценность их становится все выше и выше, и мы вынуждены будем соответствующий проект законодательства принимать, так или иначе. Но лучше не делать это сразу, не делать всеобъемлющий закон, а потренироваться на отдельных отраслях, где понятен эффект. Фактически, это должны быть отдельные законы или серия изменений в соответствующие законы, которые встраивают в них соответствующую часть, связанную с регулированием данных.
Должны появиться и группы, которые стоят и за права потребителей, и за права гражданина, и за права человека. Мы очень ждем появления в России цифровых профсоюзов — организаций, куда человек может делегировать право слежения за соблюдением собственных прав. Профсоюз защищает права своих участников, индивидуальные права.
— Как скоро они могут появиться у нас в России?
— Это зависит от лидеров. У нас на форум АСИ «Сильные идеи для нового времени» уже одна идея такая поступила, девушка вышла с инициативой именно о создании цифрового союза, который следит за соблюдением прав своих членов по их персональным данным. Я думаю, что мы это увидим и на выборах в Госдуму, и в следующих политических кампаниях.
На самом деле, есть более радикальная история. Мы можем иметь такой интернет, в котором приложениям запрещено хранить и передавать данные. Запрещены приложения, в которых собираются cookies (фрагмент данных, отправленный веб-сервером и хранимый на компьютере пользователя — ред.), данные о нашем с вами взаимодействии на наших с вами страничках.
Вы искусственному интеллекту делегируете права и говорите: «Вот в этом диалоге мы данные можем собирать, они мне полезны, вот в этом — ни в коем случае не давайте, потому что меня потом спамят в новостной ленте дурацкой рекламой, вот в этом — мы будем продавать дорого, а в этом можно подешевле». Вы настраиваете эту политику единожды и дальше за вас ваш цифровой двойник общается по поводу ваших прав, а приложения никакие данные не сохраняют и не передают.
— Не так давно Банк России опубликовал доклад, в котором сообщил, что проводит оценку возможности выпуска цифрового рубля. На ваш взгляд, как в России может быть использован цифровой рубль?
— Технологически ничего такого невозможного во всей этой истории нет. Цифровой рубль позволяет сделать важную вещь, он позволяет сделать платежи прозрачнее. Например, для решения задачи борьбы с бедностью. Все разговоры и правительственные программы по борьбе с бедностью упираются в необходимость перехода к адресной модели, чтобы помогать тем, кому действительно надо, а не кому формально положено.
Чтобы видеть, кому действительно надо помогать, надо понимать транзакции домохозяйства, иначе у нас получится так, что потребляет это домохозяйство на 200 тысяч рублей в месяц, но субсидию на бедность все равно хочет получать. И вот для этого нужен цифровой рубль.
— Как будет работать эта поддержка? К примеру, у бабушки в Иванове нет криптокошелька, она не понимает, что такое цифровой рубль, но ей положены субсидии. Как она может их получить?
— Для того, чтобы пользоваться такого рода цифровыми сервисами, нужен доступ к цифровой инфраструктуре, должны быть две вещи: у вас дома должно быть устройство и должен быть доступ в интернет. На самом деле, это решается достаточно просто — здесь могут быть цифровые посредники.
У нас есть, как минимум, две инфраструктуры, которые в стране доходят почти до каждого человека — Сбербанк и «Почта России». Я вполне допускаю, что и получение пенсии, и других платежей может проходить в ситуации, когда бабушка в Иванове приходит на почту и ей там продвинутая девушка на устройстве все показывает и рассказывает, как надо это сделать.
— С технологической точки зрения, сколько времени понадобится для введения цифрового рубля в России?
— Если начать к этому двигаться прямо сейчас, я бы сказал, что от трех до семи лет.
— В мировой гонке мы успеем выйти в лидеры?
— Нет, в мировой гонке — надо было бы начинать четыре года назад. Но зачем? Риск, с точки зрения финансов, настолько большой, что мне кажется стратегия «быстрый второй» гораздо эффективнее, чем попытки стать первыми. Давайте посмотрим, что получится у лидера, в какие барьеры он упрется. Биться головой об его стенку не будем и попытаемся обойти, как у нас случилось, например, с безналичными платежами. Центральный банк спокойно выстроил соответствующие инфраструктуры, и в какой-то момент мы на повороте многие страны обошли. Это, как сейчас говорят, «русское карточное чудо». Я думаю, наш ЦБ и Минфин точно способны на еще одно такое чудо.
